Белый вождь - Страница 95

Те с готовностью отозвались на сигнал. Взявшись поудобнее за рукоятку, каждый полоснул плетью по обнаженной спине женщины.

Плети опускались неторопливо и размеренно, ударам велся счет. Каждый удар оставлял свой рубец на коже. На молодой женщине они были заметнее; не то чтобы их наносили с большей силой, но алые полосы отчетливее выделялись на белой, мягкой и нежной коже.

Как ни странно, женщины не кричали. Девушка вся сжалась и тихонько всхлипывала, но ни один стон не сорвался с ее губ. А старуха даже не шелохнулась, ничто не выдало ее мук.

Когда каждая получила по десять ударов, с середины площади раздался голос:

– С девушки хватит!

Толпа подхватила возглас, и тот, на обязанности которого было наносить удары младшей жертве, свернул свою плеть и отступил. Второй продолжал свое дело до тех пор, пока не отсчитали двадцать пять ударов.

Потом грянул оркестр. Ослов провели по краю площади и остановили на следующем углу.

Музыка смолкла. Святые отцы снова забормотали и замахали расптием. Настал черед палачей, но на этот раз только один из них выполнял свою роль. Толпа потребовала, чтобы девушку избавили от плетей, однако она все еще сидела на осле в той же унизительной, позорной позе.

Старухе отсчитали еще двадцать пять ударов. Снова заиграла музыка, и процессия направилась к третьему углу площади. Ужасная пытка возобновилась. Потом двинулись к четвертому, последнему углу площади. Здесь казнь завершилась: старуха получила сто ударов – все положенное число.

Церемония окончена. Толпа окружила несчастных. Их стражи ушли, и они предоставлены самим себе.

Но на лицах людей нет сострадания, одно лишь любопытство. То, что произошло у них перед глазами, почти не вызвало сочувствия в сердцах этого сброда. Фанатизм сильнее жалости. Кто станет заботиться о колдунье и еретичке!

И все же нашлись такие, что позаботились о них. Нашлись руки, которые развязали веревки, растерли мученицам лбы, накинули на плечи шали, смочили водой губы этих безмолвных жертв – безмолвных потому, что обе они были без сознания.

Здесь оказалась и простая повозка. Как она сюда попала, никто не знал и никто не интересовался этим. Надвигались сумерки, и люди, удовлетворив любопытство и к тому же проголодавшись, стали расходиться по домам. Дюжий возница и два темнокожих индейца, которыми распоряжалась какая-то молодая девушка, уложили несчастных в повозку; потом возница взобрался на свое место, и повозка тронулась. Девушка и помогавшие ей индейцы пошли сзади.

Они миновали предместье и по окольной дороге, пересекавшей заросли, подъехали к уединенному ранчо, тому самому, куда однажды уже привозили Роситу. Ее и на этот раз увезла Хосефа.

Страдалиц внесли в дом. Вскоре заметили, что одна больше уже не страдает. Дочь привели в сознание, и она увидела, что ее мать мертва.

Старухе растирали виски, смачивали губы, терли руки – все было напрасно. Мать не услышала отчаянного крика дочери. Смерть унесла ее в иной мир.

Глава LXV

Карлос смотрел на страшное зрелище из оконца в камере. Мы сказали, что он смотрел молча. Это не совсем так. Время от времени, когда окровавленная плеть тяжелее опускалась на спину жертвы, из груди его вырывался сдавленный стон – невольное выражение безмерной муки.

Вид Карлоса явственней, чем голос, выдавал сжигавшее его нестерпимое пламя. Лицо его приводило в ужас тех, кто случайно или из любопытства бросал взгляд на оконце. Мускулы окаменели, остановившиеся глаза обведены темными кругами, за сжатыми губами стиснуты зубы, на лбу блестят крупные капли пота. Казалось, он больше не дышит и в лице его не осталось ни кровинки. Оно было бледно, как смерть, и недвижимо, словно высеченное из мрамора.

Со своего места Карлос мог видеть только два угла площади – тот, где чудовищное истязание началось, и тот, где были отсчитаны следующие двадцать пять ударов. Затем процессия скрылась из виду, но, хотя страшное зрелище уже не терзало его взор, Карлос не почувствовал облегчения. Он знал, что истязание продолжается.

Он отошел от окошка. Теперь он принял решение – он решил покончить с собой. Чаша страдания переполнилась, больше он не в силах вынести. Смерть избавит его от мучений. Надо умереть.

Но как лишить себя жизни?

У него нет оружия, а если бы даже и было, со связанными руками он все равно не смог бы им воспользоваться.

Что, если размозжить голову о стену?

Взглянув на глинобитные стены, он понял, что не достигнет цели. Он лишь оглушит себя, но не убьет. А потом снова пробудится для страшной жизни.

В поисках способа покончить с собой он обвел глазами камеру.

Ее пересекала балка. Она проходила так высоко, что на ней мог бы повеситься самый рослый человек. Будь у него свободны руки и найдись тут веревка, он мог бы это сделать. Впрочем, веревка есть, и достаточно длинная: его руки связаны обмотанной несколько раз полосой сыромятной кожи.

Карлос подумал об узлах. Как же он удивился и обрадовался, когда обнаружил, что они растянулись и ослабли! Горячий пот, проступивший на руках, размочил сыромятную кожу, и она стала мягкой и податливой. Не помня себя, едва не обезумев от того, что ему пришлось увидеть, Карлос безотчетными резкими движениями растянул ремни на несколько дюймов. Теперь он сразу почувствовал, что их можно развязать, и принялся за это со всей силой и энергией человека, которому терять нечего. Если бы ему связали руки впереди, он бы перегрыз ремень зубами, но руки были крепко связаны за спиной. Он стал их тянуть и дергать изо всех сил.

Нет в мире людей, которые обращались бы с веревками и ремнями так ловко, как испанцы. Индейцы не могут тягаться с ними в этом искусстве; узел, завязанный даже самым ловким моряком, покажется неуклюжим в сравнении с тем, который сделают они. Никто не умеет так надежно сковать узника без помощи железа. И Карлос был связан превосходно.