Белый вождь - Страница 96

Но человека, обретшего сверхъестественную силу и полного решимости, не удержать веревками из пеньки или из кожи. Дайте такому человеку достаточно времени – и он освободится. Карлос знал, что ему нужно только время.

Благодаря тому, что сыромятная кожа размокла, много времени не потребовалось. Не прошло и десяти минут, как ремни соскользнули с запястий, и руки узника оказались на свободе.

Он стал перебирать пальцами ремень, чтобы его распутать. На одном конце он сделал петлю и, взобравшись на скамью, второй конец привязал к балке. Затем накинул петлю на обнаженную шею, рассчитал длину, на какой она должна висеть, когда затянется под тяжестью тела, и став на край скамьи, уже готов был прыгнуть...

"Взгляну на них еще раз – и умру, – подумал Карлос. Бедные мои... в последний раз! "

Он стоял почти напротив оконца. Чтобы увидеть площадь, нужно было лишь слегка наклониться, и Карлос наклонился.

Он не увидел их; но толпа теперь смотрела в тот угол площади, что примыкал к тюрьме. Скоро ужасная казнь кончится. Может быть, когда их поведут отсюда, он их увидит. Он подождет – это будет его последняя минута...

Что же это такое? Боже, это...

Он услышал свист плети, прорезавшей воздух. Он услышал или вообразил, что слышит тихий стон. Толпа молчала, до него доносился малейший звук.

"Боже милосердный, неужели нет милосердия? Бог отмщения. Услышь меня!.. Ага, отмщение! Что же это я, глупец этакий, задумал самоубийство? Да ведь руки мои свободны – разве я не могу выбить дверь, сломать замок? Мне грозит всего лишь смерть от их оружия, а может быть... "

Он сорвал с шеи петлю и хотел было отойти от окна, как вдруг что-то тяжелое ударило его по лбу, чуть не оглушив.

Сперва Карлос подумал, что это камень, брошенный снизу каким-нибудь негодяем, но непонятный предмет, упав на скамью, глухо звякнул.

Карлос посмотрел вниз и при тусклом свете разглядел чтото продолговатое. Он быстро нагнулся и поднял аккуратно перевязанный, завернутый в шелковый шарф пакетик.

Карлос поспешно развязал сверток и поднес к свету. Тут были кошелек, полный золотых монет, нож и сложенный листок бумаги.

Карлос прежде всего взял бумагу. Солнце село, и в камере стало темно, но у окошка было еще достаточно света, чтобы прочитать записку. Он развернул ее и стал читать:

"Вас должны казнить завтра. Мне не удалось узнать, оставт ли вас на ночь здесь или уведут обратно в крепость. Если вы останетесь в тюрьме, тогда все хорошо. Посылаю вам два оружия. Воспользуйтесь любым или обоими. Стены можно пробить. На воле вас будет ждать верный человек. Если же вас поведут в крепость, попытайтесь бежать по дороге – другой возможности не будет. Мне незачем советовать вам быть мужественным и решительным, вам воплощению решимости и мужества. Бегите к ранчо Хосефы. Там вы встретите ту, что готова теперь разделить с вами и опасности и вашу свободу. До свидания! Друг сердца моего, до свидания! "

Подписи не оказалось.

Но Карлосу она и не была нужна – он прекрасно знал, кем написана записка.

– Отважная, благородная девушка! – прошептал он, пряча записку на груди, под охотничьей рубашкой. – Я буду жить для тебя! Эта мысль возвращает мне надежду, дает новые силы для борьбы. Если я умру, то не от руки палачей. Нет, мои руки свободны. Пока я жив, их больше не свяжут! Только смерть заставит меня сдаться!

Узник сел на скамью и торопливо развязал ремни, которые все еще стягивали его ноги. Потом снова вскочил и, зажав в руке нож, принялся шагать по камере, при каждом повороте кидая угрожающий взгляд на дверь. Он решил прорваться мимо стражей, и видно было, что он готов наброситься на первого, кто войдет к нему.

Несколько минут он метался по камере, словно тигр в клетке.

И вдруг он остановился, захваченный какой-то новой мыслью. Подобрал только что сброшенные ремни и, сев на скамью, снова замотал их вокруг лодыжек, но так ловко и хитро, что замысловатый узел мог развязаться от одного рывка. Нож спрятал за пазуху, куда раньше положил кошелек. Потом он снял с балки веревку из сыромятной кожи и, скрестив руки за спиной, так обмотал запястья, что, казалось, они накрепко связаны. После этого он улегся на скамью. Лицо его было обращено к двери, и он лежал неподвижно, словно крепко спал.

Глава LXVI

В нашей стране холодных чувств, любви расчетливой и корыстной мы не можем понять и, пожалуй, даже не верим в возможность безрассудно отважных поступков, какие в других краях порождает сильная страсть.

У испанских женщин любовь нередко обретает глубину и величие, каких не знают и никогда не испытывают народы, у которых к этому чувству примешивается торгашество. У этих возвышенных натур она часто превращается в истинную страсть, беззаветную, безудержную, глубокую, которая поглощает все другие чувства, заполняет душу. Дочерняя преданность, привязанность к родному дому, моральный и общественный долг отступают перед ней. Любовь торжествует над всем.

Такова была природа и сила любви, горевшей в сердце Каталины де Крусес.

Против нее восстала дочерняя привязанность, на чашу весов были брошены положение в обществе, богатство и многое другое, но любовь перевесила. Повинуясь ей, Каталина решила оставить все.

Приближалась полночь, и в доме дона Амбросио было темно и тихо. Хозяин отсутствовал. Вискарра и Робладо устроили в крепости грандиозное пиршество, и сливки общества были приглашены туда. Среди гостей был и дон Амбросио. В этот час он пировал и веселился в крепости.

Это был праздник не для дам, вот почему там не было Каталины. Его устроили без подготовки, наспех – надо же отметить события истекшего дня! Офицеры и священники пребывали в наилучшем расположении духа и не пожалели усилий, чтобы пирушка удалась на славу.